– Когда я начинал курить, а случилось это довольно поздно, то
“Беломор” таскал у мамы. Мама лет до 80 курила “Беломор”, а
потом перешла на сигареты. Мы с женой 33 года женаты, и все 33
года тоже курим “Беломор”.
– И жена курит “Беломор?
– Да. Вроде марка не женская, но что поделать? Я и “Беломор”
курю, и первым на советском телевидении произнес когда-то в
эфире слово “презерватив”.
– Сегодня вы появляетесь на телеэкране не столь часто, как
могли бы. С чем это связано?
– И сам этого не могу понять. В последние два года не могу
сказать, что работаю, но сотрудничаю с Российским телевидением,
снимаю цикл “И дольше века…”, было уже серий двадцать, но
показывали их ночью, в час-полвторого. Я думаю, что снимаю
слишком нетипичных людей для народного канала, это не “Моя
семья” или “Аншлаг”, та гадость дешевая, чьи персонажи не
вяжутся с теми, кого снимаю я. Конечно, это горько, но тем не
менее я добился права снимать тех, кого хочу, а не тех, кого как
бы хочет народ.
– А в этом нет, извините, какого-то личного снобизма?
– Может, и есть. Но я еще в 96-м году достаточно жестко заявил,
что никогда больше не буду общаться с политиками, это пустая
трата времени, они все равно не говорят правды. И решил снимать
документальное кино или общаться с теми, кто мне интересен, с
кем не успел в жизни поговорить нормально – Наталия Петровна
Бехтерева, Майя Михайловна Плисецкая, Гор Видал, американский
писатель. Они со мною по-другому разговаривают, эти люди. Я
работаю с ними несколько дней, а потом делаю 39 минут. Это
совсем, понятно, совсем немного, но, думаю, потом издам книгу,
потому что с некоторыми людьми расшифровки интервью по 50
страниц машинописных, а в передачу от силы умещается семь.
– Когда вы встречаетесь с неординарным, особенным человеком,
что вас в нем интересует в первую очередь?
– Во-первых, я стараюсь хорошо сделать “домашнее задание”: если
писатель, стараюсь поподробнее его почитать, если балерина
Плисецкая – посмотреть ее записи. Само название “И дольше
века…” возникло по аналогии с романом Чингиза Айтматова,
который и был первым героем цикла. И мне кажется, что это люди,
которых будут читать, будут смотреть и сегодня, и через 50, и
через 100 лет, это не однодневки. Так что разговариваем мы обо
всем – о жизни, молодежных проблемах, к примеру. Об Америке, ее
истории, имперских амбициях очень интересно было говорить с
Гором Видалом, сводным братом Жаклин Кеннеди. Он писал речи для
Джона Кеннеди, публично послал Роберта Кеннеди, был дядькой Эла
Гора, кандидата в президенты на последних выборах. С Майей
Михайловной Плисецкой, знающей меня с рождения, как раз о балете
мы говорили меньше всего – музыка, жизнь, любовь. В искусстве не
так много семейных пар, как Плисецкая и Щедрин, которые всю
жизнь прожили вместе, не разошлись… Обычно перед встречей я
готовлю для собеседника 30-40 в опросов, а в итоге времени
хватает только на несколько.
– Поджидали ли вас разочарования от встречи с человеком, к
которой вы столь тщательно готовились?
– Да, и часто. Но не в этом цикле – раньше.
– Что могло стать поводом к разочарованию?
– Ложь. Из-за нее я категорически перестал общаться с
политиками. Откровенная ложь. Я так и не сделал интервью с
Горбачевым. Из часа разговора правдой были, может быть, только
одна-две минуты, все остальное – неправдой. Лгал Горбачев, лгал
Ельцин, не говорю уже о сегодняшних людях у власти. Неинтересны
они мне, абсолютно неинтересны.
– И Бог с ними, давайте о другом. О том, что по детству и
юности вас можно назвать счастливчиком: замечательные папа,
мама…
– Действительно, не могу сказать, что в моей жизни были
какие-то катаклизмы. Вырос в хорошей семье, думаю, что именно
она многое во мне определила, до 18 лет во всяком случае. Я так
и говорю, что до 18 лет меня воспитывала старшая сестра, Анна,
которую побаиваюсь до сих пор. У нас с нею разные отцы, ее –
Владимир Владимирович Дмитриев – был главным художником Большого
театра и МХАТа, умер в 48 лет в 48-м году, Анне было 7 лет, и ее
воспитывал мой папа. Он пришел к маме в сапогах, написал песню
“Вот солдаты идут”, на которую мы жили 10 лет, гонорары шли…
Да, семья хорошая была. И у жены тоже хорошая, хотя и несколько
драматичная: ее отца с испанскими детьми привезли сюда в 38-м
году, и это была порушенная жизнь – все остались там, и первый
раз он увидел свою мать только через четверть века, а вернуться
не получалось.
– Вы с Ельциным в теннис играли?
– Нет, никогда ни с какими начальниками не играл. Если бы даже
захотел, что сомнительно, все равно не получилось бы: к
сожалению, не выхожу уже на корт почти 15 лет из-за тяжелой
болезни спины.
– А теннисным успехам сестры завидовали?
– Чего же завидовать? Мы играли в теннис разного уровня, и
выступать серьезно я бросил в 18 лет. Мое высшее достижение –
чемпион Союза среди юношой в парном разряде, хорошо играл в
паре, а в “одиночке” ленив был для тенниса. Не то, что ленив –
не было неодолимой жажды победы. Когда проигрывал –
расстраивался, но так, чтобы вот обязательно выиграть, – такого
не было.
– А по жизни вам жажда победы знакома?
– Да как-то не приходилось ее испытывать. Достаточно успешно
работал после университета в АПН, шесть лет занимался розыском
нацистов, написал пару книжек, что, в общем-то, позволило мне не
заниматься тем, чем занимался АПН – диссидентами, речами
Брежнева там, еврейским вопросом. Кстати, одну из своих книжек о
поиске нацистов я выпустил с посвящением: “Памяти моего отца
композитора Кирилла Молчанова, чье творчество было посвящено
антифашистской теме”. Действительно, практически процентов 80,
если не больше, музыки отца – песни, фильмы, оперы – это все
война. Вот еще почему они так сблизились со Станиславом
Ростоцким, он был одним из самых родных людей для нашей семьи,
моя мама подружилась с ним в семь лет, а Стасику было два, вот
какие годы их связывали. Возможно, и в Выборге сегодня я еще и
поэтому. Когда дяде Стасику исполнялось 75, я приезжал сюда к
нему и несколько дней снимал очень большой материал. А за две
недели до гибели я снимал Андрея Ростоцкого, он говорил об отце,
и это тоже вошло в окончательный
вариант картины о Станиславе Иосифовиче.
Но хочу оговориться сразу: я никогда не причислял себя ни к
кинематографистам, ни к писателям. Был, есть и останусь
журналистом. То, что я делаю, – это журналистика. Конечно, я
рад, что это показывают на фестивалях, но все равно не склонен
преувеличивать значение того, что делаю. Это – просто
телевизионные программы. Возможно, с некоторым уклоном в
документалистику, но я не из тех журналистов, которые пишут
повестушки. Знаете, у каждого журналиста есть в столе
незаконченная повестушка.
– И сняться в кино не хотели?
– А я снимался у Сережи Урсуляка, мы с ним придумали какую-то
глупость в его “Сочинении ко Дню Победы”. А снимался потому, что
Сережа согласился быть режиссером моего фильма “Записки из
мертвого дома”, за который мы “Тэфи” получили. Это про
смертников, отбывающих пожизненное заключение…
Николай ХРУСТАЛЕВ
(Окончание следует)
Підписуйтесь на Telegram-канал “Новини АТН”